|
Авторcтво: Александр Зелененко, протоиерей, кандидат богословия, духовник воскресной школы при Спасо-Парголовском храме |
Сегодня в педагогической сфере как никогда много противоречий и разномыслия: в идеалах, в ценностных приоритетах, в мировоззренческих позициях, во взглядах на развивающуюся личность и на учебно-воспитательный процесс. При полной рассогласованности, царящей сегодня в сфере педагогики, неудивительно, что элементарная воспитанность детей стала большой редкостью, не говоря уже о воспитании христианском. Актуальнейшим становится вопрос обретения истинных духовно-нравственных ценностей, понятий и ориентиров в жизни людей, а также принципов воспитания подрастающего поколения. Современная семья и школа, как видим, всё более устраняются от своей воспитательной функции. Теряется не только качество воспитания детей, но и само изначально-сущностное понимание этого процесса, его значение и судьбоносность, так как в детях не только наше будущее, но и наше настоящее, и особенно наше вечное будущее.
Что первостепенно важно для жизни и правильного воспитания детей? Для правильного воспитания человека необходимо:
– ясное и верное представление об идеале совершенства, как желанной цели, к которой призван и должен быть устремлён человек; соотнесение себя и Господа, понимание того, что Господь видит в нас свой образ, свое подобие;
– самопознание, в основе которого лежит соотнесение себя и Господа, открывающее человеку меру несоответствия и удалённости от этого идеала;
– знание пути, средств, принципов, правил и методов, необходимых для уподобления идеалу.
Идеал определяет вечное и неизменное в человеческой природе, и чем она должна быть согласно замыслу Творца. Идеал в жизни и педагогике определяется как высшая цель, и одновременно, цель, задающая направление человеческому мышлению, чувствам, желаниям, усилиям воли и всей человеческой жизни.
1. Идеал, являясь высшей ценностью, указывает на цель, а по степени близости к нему, определяет и выстраивает всю иерархию ценностей.
2. Цель определяет главные смыслы, задачи и характер деятельности на пути к её достижению.
3. Смыслы и задачи выявляют жизненные установки и педагогические принципы, которыми должно руководствоваться человеку в процессе самовоспитания.
4. Принципы, в свою очередь, реализуются через педагогические правила и методические приемы, которыми должен овладеть каждый воспитатель с рассудительностью и чуткостью, дабы спасительно вести дело воспитания.
Рассказ писателя Бориса Алмазова «Простите меня» даёт нам богатый в педагогическом отношении материал и возможность всмотреться в жизненную ситуацию его персонажей, поразмышлять над ней и выявить те важные основы воспитания ребёнка, которые помогут нам в нашей жизни верно ориентироваться, видеть педагогические ошибки, лучше разбираться, правильно рассуждать и обретать устойчивую позицию, чтобы вести процесс воспитания наиболее душеспасительно.
Рассказ «Простите меня!»
Часть I. «Из голода в голод». (О том, как экстремальная ситуация-голод, обнажает немощи и страсти).
Настоящего голода, какой пережила моя бабушка в блокаду, а мама на Ленинградском фронте, я не помню, но голодные времена застал. После войны в Ленинграде бабушка, мама и я буквально перемогались, получая хлеб по карточкам, и все мечтали: «Вот приедем на Дон...» Возвращаясь домой после многочасовых стояний в очередях за мукой, которую только начали продавать, после давки, духоты и истерических слухов: «Кончилась! Больше не будет!», мы приносили три пакета – бабушкин, мамин и мой, и вот тут-то начинались воспоминания о каких-то сказочных временах, о невероятных урожаях и пышных казачьих калачах... Мне эти рассказы казались фантастическими, как легенда про золотые яблоки! Разве могут быть яблоки из золота? Но я тоже мечтал. Мечтал и надеялся... И, наконец, мы поехали в голубые степи, в края ковылей и маков, прозрачных рассветов, пшеничных караваев и всех земных плодов. А когда добрались до нашего хутора, нас настиг голод. Всё оказалось неправдой! Степь была не голубой, а удушающе-пыльной, пожухлой. На иссечённой трещинами голой земле, как спицы, неподвижно стояли пустые колосья, и над всем этим – тусклое от жары солнце в белёсом мареве засухи... Бродили коровы с выпирающими мослами, лошади, глядящие по-человечьи измученно и покорно. Мужчины были в основном инвалиды, вернувшиеся с войны, с ввалившимися глазницами, обтянутыми потрескавшейся кожей скулами и лихорадочным блеском в глазах. До сих пор помню их ссутуленные плечи и огоньки бесконечных самокруток, угольками вспыхивающие в чёрных кулаках. Женщины с тонкими, горько поджатыми губами и коричневыми лицами под низко надвинутыми платками. Ребятишки, молчаливые, пузатые, тихо выискивающие по канавам и у провалившихся плетней какие-то съедобные корешки и щавель, постоянно жевали.
Нас спасли два вещевых мешка сухарей. Ежедневно утром и вечером мы извлекали оттуда два сухаря, и бабушка внимательно следила, как я их ем: «Чтобы по-людски, за столом, не торопясь, чистыми руками, обязательно прихлебывая из миски отвар свекольной ботвы. Не в сладость, а в сытость...» Боже мой, а что же они с мамой ели? Что вообще ели взрослые, если детей кормили лепешками из лебеды?
Вопросы к обсуждению 1 части рассказа:
1. Какие особенности семьи открылись вам в этой части рассказа?
2. Как переживались эти жизненные испытания ребёнком и взрослыми?
Часть II. «Греховный поступок мальчика».
И вот однажды, когда я искал с соседским мальчишкой какие-то «каланчики» и ел их на огороде, его сестрёнка, бледная, как бумага, даже под степным солнцем, с белыми косицами, в выгоревшем до белизны платье, появилась среди пустых грядок и позвала меня. – К вам дядька на бричке приехал! И точно. В нашем дворе стояла таратайка. Лошадь дергала кожей на животе, отгоняя мух. И уже здесь я почувствовал идущий от тележки запах. Я влетел на крыльцо и наткнулся на целый пласт этого аромата. Он стоял как раз на уровне моего носа. Из сеней запах потащил меня в комнату к бабушкиному комоду. Там, во втором ящике, под старенькой простынёй, я увидел четыре огромных, душистых, белых каравая с высокими пористыми боками, блестевших масляной корочкой. От их запаха у меня кружилась голова, но впиться в хлеб, разломать его, откусить я не посмел. С великой натугой я закрыл комод. – Нечто! – доносился из соседней комнаты мужской голос. – По крайности, войны нет... Сдюжим... А в июле сколь-нибудь соберём. Местами хлеб есть... – Егорушка! – ахала бабушка. – Да что ж ты всё нам, у тебя своих пятеро... – А у меня ещё есть. Это нам артельный на трудодни зерно выдал, дай ему Бог здоровья. И где взял? А я так думаю... – сказал он, поворачиваясь ко мне. – У моих-то – отец, вот он, с руками и ногами, а ему кто, сироте, даст?
Это была самая больная струна в моём сердце, и он потянул за неё, этот незнакомый голубоглазый, словно вылинявший от солнца Егор. – Всё же вы гости! Из Ленинграда! В родные как-никак места вернулись, и тут голодовать... Это и дедушке твоему от меня благодарность! – Он протянул ко мне руку, и я весь сжался, как от удара: «Сироту жалеет! Добренький!» – Бывало, придёт твой дедушка в класс, – гудел Егор, – высмотрит, кто совсем пропадает, да и сунет ему тишком сухарик от своего пайка. Мне сколь разов перепадало. Святой был человек, я с его грамоты пошёл... Я возненавидел Егора. Меня затрясло от его белозубой улыбки и жалостливых глаз. И как я, пятилетний недомерок, сообразил, чем больнее ударить его?! – А что это у нас в доме так навозом тянет? «Вот так тебе! – подумал я. – Пришёл. Расселся. Жалеет. Разговаривает!» Запах от Егора шёл густой, в нём мешались конский и человеческий пот, махорка и духота овечьего закута. Егор заморгал белыми ресницами, нахлобучил бесформенную папаху и суетливо заторопился. – И то! И то... – забормотал он. – Спим-то посреди отары... Принюхавши... Вы уж извините! Надо бы сперва в баню... Но я хлебца вам тёплого, из печи чтобы, хотел...
Вопросы к обсуждению 2 части рассказа:
1. Чем был мотивирован добродетельный поступок Егора?
2. Каким был мальчик в 1-й части рассказа и почему он проявил такую реакцию на Егора?
Часть III. «Вразумление, покаяние и оправдание мальчика».
Когда я ел божественно пахнущий ломоть, грыз хрустящую корку, тонул в белопенном мякише, чувствуя щеками его живое тепло, я не понимал, какой поступок совершил. И только потом, когда томление сытости стало склеивать мне веки, я удивился, почему это после ухода Егора ни мама, ни бабушка не сказали мне ни слова. Мама сидела, забившись в угол старенького диванчика, а бабушка гремела посудой. – Это же надо – взрослому человеку... – наконец проронила бабушка, забирая у меня тарелку с куском, который я не смог одолеть. – Стыд какой! – Как стыдно! – Мама поднялась и стала ходить по комнате, ломая пальцы. – Он в степи под градом и холодом, под молниями и суховеями, круглый год один, среди овец... – У него своих детишек голодных пятеро, а он тебе первому... Я плохая бабушка! Я не умею тебя воспитать! – Это была самая страшная фраза.
Через час такой пытки я уже рыдал, понимая весь ужас совершённого мною поступка. – Что же мне теперь делать? – закричал я, захлёбываясь слезами. – Сам набедил – сам и поправляй. – Да как же я у него прощения попрошу, если он уехал? – А что ты думал, когда обижал? Ты же нас всех, нас всех – и дедушку, и папу, и нас с мамой – на всю жизнь опозорил... – Он недалеко живёт! – обронила мама. – За оврагом, у кладбища. – Так ведь темно уже! – кричал я, леденея от мысли, что придётся идти оврагом, где и днём-то страшно. – Меня бугай забодает! – Бугай в сарае спит давно. – Меня волки съедят! – Пусть! – отрезала бабушка. – Пусть у меня лучше не будет внука, чем такой внук – свинья неблагодарная! – Он ведь хлеб! Он ведь хлеб тебе привёз... – прошептала мама. На улице было действительно совсем темно. Всё привычное и незаметное днём переменилось, выросло и затаило угрозу: и плетни вдруг поднялись, как зубчатые стены, и белёные стены хат при луне вдруг засветились мертвенно и хищно. ...Спотыкаясь и поскуливая, я вышел к оврагу, где огромным чернильным пятном лежала темень. Я пытался зажмуриться, но глаза от страха не закрывались, а норовили выскочить из орбит. Рыдая, я опустился на дорогу, где под остывшим слоем пыли ещё таилось дневное тепло. Домой повернуть было невозможно. «Ты нас всех опозорил!» – звенело в голове. – И пусть! – шептал я. – Пусть меня сейчас волк съест и не будет у них меня! – Я пытался представить, как все по мне плачут. Но картина не получалась, потому что я знал: вина-то моя не прощённая! И виноват я по уши! «У него своих детишек пятеро голодные сидят, а он тебе хлеб привез!» Из темноты вдруг высунулась огромная собачья голова, ткнулась холодным мокрым носом в мой голый, втянутый от страха живот, пофырчала мне в ухо и скрылась. Как во сне, я поднялся, перешёл чёрный овраг и, стараясь не смотреть в сторону кладбища, вышел к Егорову куреню. Окна не светились... И тогда я зарыдал в голос, потому что всё было напрасно: Егор спит, а завтра он уедет и никогда не простит меня! – Кто здесь? – На огороде вдруг осветилась открытая дверь бани. – Дядя Егор! – закричал я, стараясь удержать нервную икоту. – Это я! – И, совсем сомлев от страха и стыда, почему-то совершенно замерзая, хотя ночь была жаркая, ткнулся во влажную холщовую рубаху овчара и, заикаясь, просипел: – Дядя Егор! Прости меня! За всю свою жизнь я не испытал большего раскаяния, чем в тот момент. – Божечка мой! – причитал Егор. – Да закоченел весь! Милушка моя! Потом он мыл меня, потом мы шли домой, всё той же бесконечной ночью. ...Много лет спустя мама рассказала мне, как они с бабушкой, обливаясь слезами, шли за мной по пятам. Мама несколько раз порывалась подбежать ко мне: больно маленький я был и очень горько плакал, но бабушка останавливала её: – Терпи! Никак нельзя! Сейчас пожалеешь – потом не исправишь... Были потом у меня и праздники, и изобильные столы, и весёлые рыбалки с дядей Егором. Были длинные ночные разговоры под чёрным и бездонным небосводом, но навсегда осталось чувство вины перед тем, кто дал мне хлеб...
Вопросы к обсуждению 3 части рассказа:
1. Что ещё нового в человеческих отношениях открылось вам в этой части рассказа?
2. При каких условиях и действиях взрослых произошло вразумление и исправление ребёнка?
3. Что педагогически ценного и верного со стороны взрослых можно отметить в этой части рассказа?
4. Какие нравственные и педагогические принципы, правила и приёмы можно выделить из рассказа?
Нравственно-педагогический анализ рассказа с выявлением педагогических принципов, правил и методических приёмов
Особый интерес для нравственно-педагогического анализа и выявления принципов представляют II и III части рассказа: «Греховный поступок мальчика» и «Покаяние и оправдание». В первой части рассказа можно отметить:
– принцип культуросообразности сопряжённый с правилами приличия, выразившихся в словах бабушки к мальчику во время еды: «чтобы по-людски, за столом, не торопясь, чистыми руками»,
– правило «разумного удовлетворения потребности»: «не в сладость, а в сытость»;
– методический приём «верного своевременного наставления»: «не в сладость», чтобы не подпитать греховное сладострастие, а «в сытость», утолить голод и удовлетворить лишь жизненную потребность в еде.
Несмотря на голод, в ситуации соблазна мальчик «не посмел» взять хлеб без спроса взрослых;
– принципы «любви и почитания», «нравственной свободы» (от греха) и «нравственной сознательности» (допустимого и запретного).
– правило «без спроса взрослых ничего не совершать», в чём проявилось заложенное ранее воспитание.
Егор принёс хлеб в голодное время, несмотря на то что сам имел большую семью. Поступок Егора явился знаком благодарности за благодеяния его учителя (дедушки мальчика): «Это и дедушке твоему от меня благодарность». Егор на всю жизнь запомнил доброту своего учителя: «Бывало, придёт твой дедушка в класс..., да и сунет тишком сухарик от своего пайка. Мне сколько разов перепадало. Святой был человек...» Добро, посеянное много лет назад, дало добрые всходы и плод. Здесь реализовались: – принципы «личного примера» учителя (дедушки мальчика), «целеустремленности», «разумно-деятельной любви», «нравственной свободы» и «нравственной сознательности» Егора.
Кроме того, в словах Егора: «У моих-то, отец, вот он, с руками и ногами, а ему кто, сироте, даст?» проявились принципы «сострадательной любви» и «смиренномудренного снисхождения»; – правила «гостеприимства», «заботы о слабых и нуждающихся» (см. Рим. 15:1-3): «за всё благодарите» (см. 1 Фес. 5:18), «творите добро друг другу и всем» (см. 1 Сол. 5:15).
Главным моментом второй части является проступок мальчика, вызванный обидой на Егора, задевшего «самую больную струну в сердце» ребёнка – его сиротство. Не умея совладать собой, испытывая чувство ненависти, мальчик наносит оскорбление Егору: он «сообразил, чем больнее ударить его». В этом проявилась непочтительность и неблагодарность к взрослому человеку, давшему ему хлеб (нарушение мальчиком заповедей о любви и почитании). На дерзость мальчика Егор отвечает смирением, он как будто соглашается и оправдывается: «И то... вы уж извините! Надо бы сперва в баню... Но я хлебца вам тёплого, из печи чтобы, хотел...»: – принцип «смиренномудренного снисхождения», сопрягается с правилом «при любых обстоятельствах не терять благоразумия и самообладания»; – методические приемы (некий техницизм) – УНИВЕРСАЛЬНОСТЬ, НЕЗАВИСИМОСТЬ ОТ ОБСТОЯТЕЛЬСТВ «снисходительность к слабым», «уклоняться от зла, творить благо», «не отвечать на грубость грубостью», «иметь долготерпение ко всем».
Особой глубиной и силой педагогичности поражает третья часть рассказа, названная нами «Покаяние и оправдание». Грех ненависти помрачает ум и сознание мальчика: «…я не понимал, какой поступок совершил...». Молчание бабушки и мамы после случившегося можно расценить, как педагогическое правило и одновременно методический приём «педагогической паузы», необходимой для внутреннего контрастного самоощущения ребёнка, ДОВЕРИЕ К ЕГО СПОСОБНОСТИ, К БОЖЕСКОМУ НАЧАЛУ В НЕМ совестливого и благоразумного самоанализа происшедшего. Переживание греховного проступка мальчика мамой и бабушкой усилило чувство его вины, он «пришёл в себя» после бесстыдного озлобления. Лишь после еды мальчика, а не во время её, бабушка, а в поддержку её мама, начинают пристыжать его: «Это же надо – взрослому человеку... Стыд какой!» – бабушка; «Как стыдно!» – «мама,... ломая пальцы»: – принципы «своевременности», «нравственной сознательности», «ответственности», «требовательности к себе» и «единства педагогического влияния»; – правила «не оставлять без наказания проступка», «не отчитывать во время еды»; – методические приемы «вовремя реагировать», «правильно по форме», «пробудить стыд и совесть» в ребёнке после его проступка, «побудить к осознанию греха, раскаянию и исправлению».
Бабушка первой показала образ покаяния: «Я плохая бабушка! Я не умею тебя воспитать!»: – принципы личного примера и ответственности; – правило «за проступок твоего ребёнка, спроси с себя»; – методический приём «обличение другого через себя» – если менее виноватый в проступке другого винит себя, то явно провинившийся этим обличается, ярче пристыжается и осознаёт собственную вину с желанием загладить её.
Слова сокрушения бабушки достигли цели, ибо «это была самая страшная фраза» для мальчика, – «пытка», пробудившая в нём понимание содеянного проступка, вплоть до рыдания. Раскаяние мальчика: «Что же мне теперь делать?» – закричал я, захлёбываясь слезами», пробудило в нём желание загладить вину действием: – принципы «личного примера», «душеспасительности», «ответственности»; – правила «грех исправляется осознанием, покаянием и примирением»; – методические приемы «исправлять сразу, не откладывая на потом», «доводить дело исправления до конца» – до примирения и прощения.
Желая укрепить внука в правде, бабушка пробуждает в нём ответственность за содеянное перед всем родом: «Ты же нас всех, всех, – и дедушку, и папу, и нас с мамой – на всю жизнь опозорил…»: – принципы «нравственной сознательности» и «ответственности»; – правило «мера строгости наказания сообразна мере проступка»; – методические приемы «одних увещеванием, а других страхом спасайте», «обличайте же со страхом тех, в ком его нет, и тем спасайте» (см. Иуд. 1:23).
Затем бабушка проявляет необычайную твердость характера и решимость направить самого мальчика на исправления своего поступка: «Сам набедил – сам и поправляй», «… а что ты думал, когда обижал?», «и пусть тебя волки съедят», «пусть у меня лучше не будет внука, чем такой внук – свинья неблагодарная!». Здесь в явной форме проявились: – принципы «ответственности» и «разумно-деятельной любви»; – правило «любите с рассудительностью, а не слепо и безрассудно», – методический приём «нравственно-психологической встряски» забывшегося, не адекватно поступившего. В данном случае – «свинья неблагодарная», ТЯЖКИЕ СЛОВА, НО АДЕКВАТНЫЕ ПОСТУПКУ бабушкой преследуется желание не оскорбить и унизить человеческое достоинство, а осудить низость поступка мальчика, его неблагодарность к Егору, оказавшему такую заботу о них во время острой нужды.
Мама поддерживает бабушку и, несмотря на жалость к сыну, пристыжает его: «Он ведь хлеб! Он ведь хлеб тебе привёз...» Благодаря педагогическому единству взрослых, мальчик, преодолевая страх, «спотыкаясь и поскуливая», «рыдая», выходит ночью к оврагу, исполненный решимости повиниться перед Егором, чувствуя невозможность возврата назад: «домой повернуть было невозможно. «Ты нас всех опозорил!» – звенело в голове…»: – принципы «любви и почитания», «нравственной сознательности», «ответственности» и «единство педагогических влияний»; – правило «сила воспитательного влияния в единстве» – единодушии во взглядах и действиях воспитателей на воспитуемых.
Несмотря на внутренние борения в душе мальчика: «И пусть! – шептал я. Пусть меня сейчас волк съест и не будет у них меня!», – всё же совесть возобладает в нём: «Вина-то моя не прощённая! И виноват я по уши!»: – методические приёмы «участия, сопровождения и поддержки слабых и оступившихся» – «оступившемуся нужна помощь со стороны других»; – «нравственная встряска и проработка», дабы пробудить необходимые для исправления чувства стыда, совести; осознание вины, нравственной ответственности за содеянное, с намерением и действием по исправлению.
Дойдя до дома Егора и обнаружив, что свет погашен, мальчик приходит в отчаяние от невозможности загладить свою вину, успокоить сердце покаянием: «И тогда я зарыдал в голос, потому что всё было напрасно: Егор спит, а завтра он уедет и никогда не простит меня!» Егор обнаружил себя, он вышел из бани навстречу мальчику. И тому удалось повиниться: «сомлев от страха и стыда» он, «заикаясь, просипел: «Дядя Егор! Прости меня!». «За всю свою жизнь я не испытывал большего раскаяния,
чем в тот момент», – вспоминал в последствии мальчик; «навсегда осталось во мне чувство вины перед тем, кто дал мне хлеб...»: – принцип «целостности», потрясающего урока, который запомнился ребёнку на всю жизнь.
Дядя Егор проявил к покаявшемуся мальчику снисходительную любовь, «всепрощение и примирение: «Божечка мой!.. Да закоченел весь! Милушка моя!»: – принципы «смиренномудренного снисхождения» и «разумно-деятельной любви»; – правило «смиряйся и скорей примиряйся»; «прощайте и прощены будете» (см. Лк. 6:37).
Удивительную педагогическую мудрость, дальновидность, твёрдость и настойчивость в исправлении мальчика и в наставлении мамы проявила бабушка: «Много лет спустя мама рассказала мне, как они с бабушкой, обливаясь слезами, шли за мной по пятам. Мама несколько раз порывалась подбежать ко мне: больно маленький я был и очень горько плакал, но бабушка останавливала её: «Терпи! Никак нельзя! Сейчас пожалеешь – потом не исправишь...»: – принципы «целостности» и «душеспасительности»; в которых виден целожизненный, проекционно-упреждающий подход к воспитанию.
Несмотря на то, что принципы Богопочитания и церковности, не проявлены в рассказе, но они подспудно лежат в основе образа нравственно-педагогических действий дедушки и бабушки мальчика, а также Егора, действующих в христианском духе.
Что ещё педагогически важного можно отметить в рассказе? Отсутствие мужской линии в воспитании мальчика хорошо компенсирует бабушка своей разумной твёрдостью, непримиримостью к дерзкому поступку мальчика. Вся святоотеческая традиция говорит нам о том, что ко греху мы должны быть непримиримыми: «грех изживается человеком при ненависти ко греху и к себе грешащему вплоть до отвращения». Здесь чувствуется её ответственность за поведение внука перед собственной совестью, перед семьёй, родом и Богом: «Ты нас всех опозорил...» Проступок ребёнка осуждается не только словесно, но и делом (ибо морализации недостаточно, важнее педагогики слова педагогика дела), но и делом; не отлагая, доводится до конца – обличение провинившегося, признание им своей вины, поиск прощения и примирения его с Егором (правило «единства слова и дела» в воспитании). Свойство детского самолюбия: до греховного проступка мальчик ведёт себя «как взрослый», но после осознания греха и вины перед другим, сразу становиться малышом, неспособным пойти на примирение, находя отговорки и ссылаясь на страх темноты и волков.
Поделиться:
