Авторcтво: Беззубцев-Кондаков Александр Евгеньевич, член-корреспондент Петровской Академии наук и искусств, член Союза писателей РФ, лауреат Премии губернатора Санкт-Петербурга в области литературы и искусства, 2006 г.

Крокодил в русской литературе: от Федора Достоевского до Эдуарда Успенского

Детский комический эпос

…если кто-нибудь из вас крикнет, что за спиной у меня крокодил, я мигом обернусь, чтобы проверить, истинная это информация или ложная. Я думаю, мы придем к единому выводу, что крокодила в этой аудитории нет (при условии, что у нас совпадают представления о зоологической таксономии).

Умберто Эко[1]

На поэме Корнея Ивановича Чуковского «Крокодил» воспиталось не одно поколение советских и российских детей, и, думается, минуют еще десятилетия, а родители все так же будут читать мальчишкам и девчонкам остроумную, блестяще написанную книжку о похождениях Крокодила Крокодиловича в Петрограде и на берегах Нила. Сказочная поэма «Крокодил» легла в основу созданного Корнеем Чуковским «детского комического эпоса», по выражению литературоведа Юрия Тынянова[2]. Родители, читающие своим детям «Крокодила» и другие сказки Чуковского, сейчас с трудом поверят в то, что менее ста лет назад эти произведения объявлялись в советской педагогической печати вредными, опасными для развития ребенка. Сказка «Крокодил» называлась политически ошибочной. Критики твердили, что воспитанный на книгах Чуковского ребенок станет эгоистом. Нашему современнику совершенно невероятной может показаться сама попытка поиска каких бы то ни было политических смыслов в сказке Чуковского. Пожалуй, не менее сложно сегодня понять, насколько новаторским и смелым было это произведение Чуковского, сколь сильно отличалось оно от того, как принято было тогда писать детские книги.

Анализируя содержание поэмы «Крокодил», нельзя не отметить ее ярко выраженной ре­волюционной сущности. Сказка Чуковского была глубоко укоренена в своем времени. Вернувшийся из поездки в Петроград в свою родную Африку Крокодил Крокодилович призы­вает своих собратьев подняться на борьбу с людьми-поработителями, рассказав о судьбе своего племянника, который умер недавно в петроградском зоологическом саду, успев перед смертью сказать:

Не проклинаю палачей,

Ни их цепей, ни их бичей,

Но вам, предатели-друзья,

Проклятье посылаю я!

Вы так могучи, так сильны –

Удавы, буйволы, слоны, -

Мы каждый день и каждый час

Из наших тюрем звали вас,

И ждали, верили, что вот

Освобождение придет[3]…

Революционный пафос этих строк очевиден. Вся большевистская пропаганда, воспевающая подвиги борцов-революционеров, прошедших через тюрьмы и ссылки, была пронизана этим мотивом: «освобождение придет». Томящиеся в неволе борцы обращаются к оставшимся на свободе соратникам с призывом бороться за свободу. Советский читатель поэмы Чуковского не мог не видеть этой скрытой пародии, саркастической усмешки поэта над канонизированными образами большевизма.

Поэме «Крокодил» Н.К.Крупская посвятила отдельную статью, в которой разоблачала политически вредное содержание произведения Чуковского. Статья Н.К.Крупской содержит немало забавных нелепостей. Первым делом Н.К.Крупская отмечает, что слишком мало детских книг, рассказывающих детям о животных вообще и о крокодилах, в частности. Поэтому Н.К.Крупская считала возможным упрекнуть Чуковского в том, что он не удовлетворил любопытство детей, которые хотели бы побольше узнать о крокодилах. Н.К.Крупской недоставало в поэме информации зоологического характера – где живет крокодил, чем питается, etc. Н.Крупская пишет так, будто от Чуковского ожидали книжку по популярной зоологии. «Вместо рассказа о жизни крокодила, они [дети] услышат о нем невероятную галиматью», - заключала Н.К.Крупская[4].

Что касается описания повадок, характера и внешности крокодила, то даже такому таланту как Чуковский трудно было бы описать это животное с большей яркостью и художественностью, чем сделал это «отец истории» Геродот из Галикарнасса: «Из всех известных нам живых существ это животное из самого маленького становится самым большим. Ведь яйца крокодила немного крупнее гусиных и детеныш соответственно величине яйца вылупляется маленьким. Когда же он вырастает, то достигает длины в 17 локтей и даже более. У крокодила свиные глаза, большие зубы с выдающимися наружу клыками в соответствии с величиной тела. Это – единственное животное, не имеющее от природы языка. Нижняя челюсть у него неподвижна. Только крокодил придвигает верхнюю челюсть к нижней, чем и отличается от всех прочих животных. У него также острые когти и чешуйчатая твердая кожа на спине. Слепой в воде, крокодил, однако, прекрасно видит на суше. Так как он и живет в воде, то пасть его внутри всегда полна пиявок. Все другие птицы и звери избегают крокодила: только трохил – его друг, так как оказывает ему услуги. Так, когда крокодил выйдет из воды на сушу и разинет пасть (обычно лишь только подует западный ветер), тогда эта птица проникает в его пасть и выклевывает пиявок. Крокодилу приятны эти услуги, и он не причиняет вреда трохилу»[5]. Мы потому привели столь пространную цитату, что этот рассказывающий о египетских крокодилах отрывок из второй книги «Истории» Геродота являет собой законченный шедевр, по которому вполне можно судить о литературном таланте основоположника исторической науки.

Другой адресованный Чуковскому упрек Н.К.Крупской носит уже прямо политический характер. Народ в поэме «Крокодил» изображен трусливым, народ не знает, как спасаться от Крокодила и лишь один храбрец Ваня Васильчиков находит в себе мужество бороться с этим непобедимым чудовищем. Действительно, Чуковский забыл большевистский постулат о том, что «ни бог, ни царь и ни герой» не даст народу «избавление» от тирании, в поэме «Крокодил» вся надежда пассивных народных масс возлагается на героя Ваню. «Это уже, - подчеркивает Н.К.Крупская, - совсем не невинное, а крайне злобное изображение…»[6] Народ, испугавшийся Крокодила, - это вправду совершеннейшая клевета!.. Далее Крупскую насторожило описание быта семьи Крокодила в Африке, она пришла к выводу, что Крокодил и его семейство живут в далекой Африке – О, Боже! – как мещане. «Мещанин-крокодил»[7], - делает убийственный вывод Крупская. Но это еще не самое страшное, ведь Крокодил вдобавок оказывается монархистом, и, принимая в своем доме царя-гиппопатама

…Крокодил на пороге

Целует у гостя ноги:

«Скажи, повелитель, какая звезда

Тебе указала дорогу сюда?»[8]

Монархические взгляды Крокодила, таким образом, доказаны. «Я думаю, - писала Н.К.Крупская, - «Крокодил» ребятам нашим давать не нужно…потому что это буржуазная муть»[9]. Зинаида Столица на страницах педологического сборника, признав поэму «Крокодил» антипедагогической, отметила, что «в поэму вплетены чуждые современности мотивы: царь и повелитель зверей, рождественская елка, городовой…»[10] Впоследствии советский литературовед Л.Кон писала о «Крокодиле» Чуковского, что «выпущенная отдельным изданием в 1919 году, когда советский народ героически…сражался против белогвардейщины и иностранной интервенции, эта книжка оказалась просто враждебной и вредной»[11]. Выходит, что в то славное время, когда большевики громили белую гвардию и интервентов, Чуковский своим «Крокодилом» сильно мешал большевистской победе.

Б.Бухштаб, один из авторов критического сборника «Детская литература», изданного под редакцией наркома просвещения А.В.Луначарского, пришел к выводу, что сказки Чуковского предназначены исключительно для детей буржуазии и «могут не быть поняты пролетарским и особенно крестьянским ребенком»[12]. В своих обвинениях данный автор зашел так далеко, что закончил критический разбор сказок Чуковского заявлением об «опасности травматизации» психики пролетарских и крестьянских детей его произведениями. А.Бармин в том же сборнике, критикуя сказки Чуковского, писал, что поэт смотрит «на мир глазами ребенка, воспитываемого в индивидуалистических традициях» и потому «стоящего очень далеко от современной социальной среды»[13]. И из этого наблюдения суровый советский критик делал вывод, что на стихах Чуковского может воспитаться только «мечтательный эгоцентричный ребенок» и вообще детскую мечтательность он считал тяжелым пороком, который может быть свойственен лишь детям в буржуазных семьях.

Споры о политическом значении поэмы Чуковского происходили в контексте дискуссий о том, как можно использовать сказку в деле коммунистического воспитания детей и юношества. Ряд педагогов и литературоведов пытались доказать, что старая детская литература не пригодна для того, чтобы воспитывать советских детей, и, например, один из авторов сборника «Сказка и ребенок» Г.Фортунатов заявлял, что «для большинства наших современных детей Андерсен – представитель иной, чуждой культуры со скучными стилистическими приемами, с непонятным ходом мыслей…»[14] А о сказке «Золушка» Ш.Перро Э.Яновская писала, что в этом произведении «проводится определенная идея преклонения перед принцем, за которого мечтают выйти замуж сестры» и вообще сказка «не вызывает в детях чувства социальной солидарности, чувства коллективизма»[15]. Не только Корней Чуковский, но и даже Г.-Х. Андерсен и Ш.Перро объявлялись вредными для воспитания советского ребенка. С.Полтавский, автор вызвавшей полемику среди литературоведов и педагогов книги «Новому ребенку новая сказка», считал, что русские народные сказки, подходящие лишь для «примитивного славянина»[16] минувших веков, представляют собой, с точки зрения современного человека, «символ грубых языческих суеверий, культа физической силы, хищности и пассивного устремления от живой жизни с ее насущными требованиями в область мечтаний…»[17] Неприязненное отношение питали советские педагоги к народным сказкам еще и потому, что народная сказка, связанная с языческими и православными традициями народной культуры, как писала Э.Яновская, воспитывает в ребенке «вместо чувства интернационального – чувство «национальное»»[18] и вообще «мифологические образы первобытных героев мутят сознание ребенка»[19]. Русские народные сказки – слишком русские для того, чтобы воспитать интернационалиста. Это «примитивному славянину» нужно было проникаться национальным духом, ребенок же времен пролетарской революции уже в этом не нуждался, ему следовало знать, что пролетариат не имеет отечества. В 1938 году Вера Инбер писала: «Трудно (и очень неприятно) вспоминать о том, что сравнительно недавно звери, птицы и насекомые, - короче говоря, почти все живое было изъято из детской литературы. Неприятно вспоминать, как по страницам детских книг разгуливали мальчики и девочки, отлично знающие, что звери, птицы не разговаривают, ибо лишены органов речи…Природа вокруг этих мертворожденных детей была так же мертва, как и они сами»[20]. Особо следует отметить столь неожиданное для писателя-соцреалиста высказывание о детях, появившихся на свет в революционные годы: «мертворожденные».

Партийные педагоги пытались найти такие сказочные сюжеты и образы, которые воспитывали бы детей в духе марксистской идеологии. Отметим, что если бы они меньше внимания обращали на «чуждые современности» детали поэмы «Крокодил» (на монархическое раболепие Крокодила, на городового, рождественскую елку и пр.), то от их внимания не ускользнула бы и революционная направленность поэмы, о чем мы уже говорили выше. Не так-то уж и трудно было «приладить» поэму Чуковского (где так много сказано о борьбе с «эксплуататорами», «угнетателями») к большевистской трактовке всемирно-исторического процесса. Дух освободительной революции вторгается в поэму со всей очевидностью, и монархические взгляды «мещанина-крокодила» не только не перечеркивают революционной направленности всей поэмы, наоборот, контрастнее ее обозначают. Ведь при всем «мещанстве» именно Крокодил Крокодилович поднимает своих собратьев на борьбу, поскольку он, независимо от своего мировоззрения, является всего лишь орудием в руках угнетенного класса.

Вернемся, однако, к содержанию остросюжетной поэмы Корнея Чуковского. Воодушевленные призывом Крокодила, поведавшего о судьбе своего несчастного племянника, африканские звери решают идти войной на «проклятый Петроград», где «в неволе наши братья за решетками сидят»[21]. Южноафриканский писатель Дж.М.Кутзее заметил однажды, что людям свойственно относиться к животным, как к военнопленным, ведь «охота и война одно и тоже. Такого рода война длилась миллионы лет. Окончательно мы ее выиграли всего несколько столетий назад, с изобретением огнестрельного оружия. Лишь после того, как победа стала абсолютной и необратимой, мы позволили себе культивировать сострадание к «братьям нашим меньшим». Но это сострадание имеет очень неглубокие корни. Гораздо прочнее в нас засело более давнее и более примитивное отношение к ним: взятый в плен не принадлежит к нашему племени, мы вправе поступать с ним как заблагорассудится»[22]. Оливер Голдсмит в своем «Гражданине мира» рассказывал притчу о вельможе, после смерти оказавшемся на Страшном суде, который вершили замученные им при жизни животные. Так кабан припомнил, как травили животных «не ради утоления голода, а в угоду тщеславию», теленок – как каждый день ему пускали кровь, чтобы мясо было белым, а потом безжалостно убили[23]. Чувство вины перед животными, очевидно, имеет столь же давнее происхождение, что и практика их умерщвления. Это психологическое бремя становится с годами все тяжелее, поэтому в литературе часто возникает проблема отмщения – звери восстают, чтобы устроить Страшный суд над людьми. Человечество уже несколько веков ждет этого судного дня, а литература лишь фиксирует «коллективное бессознательное».

В зоологический сад Петрограда плененный крокодил попал, возможно, так же, как его нильский собрат из стихотворения Саши Черного:

Ах, на нильском берегу

Жил я без печали!

Негры сцапали меня,

С мордой хвост связали.

Я попал на пароход…

Как меня тошнило!

У! Зачем я вылезал

Из родного Нила?..[24]

Звери захватывают столицу, в нее победоносно вступает «крокодилово полчище»[25] и начинается оккупация Петрограда. Теперь весь город «полон ужасных, кусающих четвероногих солдат», «всюду рога и хвосты»[26]. Уместно, наверное, здесь будет вспомнить размышления философа Даниила Андреева о том, что формула «животные не знают греха» неверна, и в животное мире существуют многие из знакомых человеку грехов – злоба, жестокость, необоснованный или необузданный гнев, кровожадность, ревность, и не важно, сознают ли животные свою греховность[27]. В «Крокодиле» животные, оккупировавшие Петроград, поначалу не осознают, что совершают грех, впадая в бессмысленную жестокость, как не сознавал его и Крокодил, проглатывавший людей на улицах Петрограда. Только лишь потерпев поражение, оккупанты начинают сознавать свою вину перед людьми. «Доблестный Ваня Васильчиков» не убоялся «крокодилова полчища» и с помощью игрушечного пистолета мальчик разгоняет войско оккупантов. Однако животные в качестве заложницы берут в плен девочку Лялю, гулявшую по Таврической улице. Звери предлагают людям компромисс – вернуть Лялю в обмен на освобождение всех «пленных зверей» и их «мохнатых деток»[28]. Ваня Васильчиков, ведущий переговоры со звериной ратью от имени людей, признает требования животных обоснованными:

Вашему народу

Я даю свободу,

Свободу я даю!

Я клетки поломаю,

Я цепи разбросаю[29]…

Аркадий Аверченко в рассказе «Смерть африканского охотника» описал то чувство глубокого разочарования, которое испытал ребенок, воспитанный на книгах Буссенара и Майн Рида, побывав в зверинце, где «худосочная девица надевала себе на шею удава, будто это был вязаный шерстяной платок»[30], а лев покорно прыгал через обруч. Мальчик мечтал увидеть, как удав «обвил негодницу своими смертноносными кольцами», а лев «тяпнул бы этого укротителя за ногу»[31]. Ребенок остро чувствует фальшь, не принимает никаких допущений, он вовсе не кровожаден, а просто хочет, чтобы все происходило как на самом деле. В зверинце же – тусклая имитация живой природы, где звери играют несвойственные им роли. Корней Чуковский своего героя Ваню Васильчикова изображает в самой натуральной, природной обстановке, где животные действительно свирепы, страшны и проглатывают людей. И у читателя сказки «Крокодил» нет поэтому оснований усомниться в правдивости описанных событий: звери ведут себя как звери, а храбрый мальчик поступает так, как непременно поступил бы маленький читатель сказки Чуковского, окажись он в похожей ситуации.

Советский литературовед Л.Кон сочла действия Вани Васильчикова корыстными, поскольку «причиной, побудившей Ваню «даровать» зверям свободу, является отнюдь не сочувствие к «узникам», а…предъявленный ему зверями ультиматум, где ему предлагается либо освободить их мохнатых деток, либо навек распроститься со своей сестрой Лялей»[32]. Почему однако именно отрок Ваня Васильчиков оказывается победителем Крокодила и «крокодилова полчища»? Потому, видимо, что Ваня является единственным в поэме человеком, который умеет говорить на одном языке с животными. Когда городовой обращается к Крокодилу со словами о том, что «крокодилам тут гулять воспрещается», Крокодил, очевидно, не понимая обращенных к нему слов, проглатывает городового «с сапогами и шашкою»[33]. Но стоит лишь заговорить Ване Васильчикову, как произнесенные этим отроком слова «Ты, злодей, пожираешь людей…»[34] производят на Крокодила ошеломляющее впечатление, он тут же перестает быть агрессивным и покоряется отроку. Крокодил не ожидал, что среди населения Петрограда найдется человек, который говорит на одном с ним языке. Этот необыкновенный дар, не свойственный людям, принуждает Крокодила безоговорочно подчиняться.

Л.Кон упрекала Чуковского в том, что он «рассматривал ребенка как существо, обособленное от мира взрослых, и игнорировал социальные факторы развития ребенка»[35]. То, что мир детства и мир взрослых – совершенно разные, хорошо видно в «Крокодиле». Чуковский вовсе не игнорировал «социальные факторы развития ребенка», просто он показал, что у детей эти «социальные факторы» иные, чем у взрослых. Следует, наверное, согласиться с тем утверждением Л.Кон, что в своих сказках Чуковский «воспитательных задач…себе вообще не ставил»[36]. Чуковский был убежден, что поэт (не только детский поэт) должен учиться детскому языку, постоянно сверять свой жизненный опыт с опытом детства. Невозможно быть одновременно и воспитателем и учеником, и Чуковский выбрал для себя роль вечного ученика. Кажется, все согласятся с тезисом, что дети должны «слушаться» родителей, но если мы попытаемся философски обосновать это утверждение (как утверждение о том, что младшие должны повиноваться старшим), то на нашем пути встанет немало трудно преодолимых преград. Восторженное отношение детей к «Крокодилу» Чуковского признавалось всеми противниками поэмы, включая и Н.К.Крупскую, и Л.Кон. И одним из факторов успеха поэмы в детской читательской аудитории как раз и стало то обстоятельство, что дети видели в поэме свой мир «обособленным от мира взрослых». И здесь важно отметить именно умение ребенка говорить на одном языке с животными, умение, которым взрослые не владеют. В этом отношении животные так же противостоят миру людей, как дети противостоят миру взрослых. Противостоят в силу своего иноязычия и неумения овладеть языком другого. Нельзя не вспомнить народный афоризм, который приводит в Словаре В.И.Даль: «ребенок что теленок». Поэт Андрей Вознесенский в посвященном Чуковскому очерке писал: «Тяга к детям была его тягой к звену между предрациональной природой и между нашей, по-человечески осмысленной, когда, дети природы, мы не отлучены еще от древесных приветствий, смысла, бормотания птиц и ежей – не утеряли связи еще с ними, тяги быть соснами не забыли»[37].

Фольклорист и этнограф Г.С.Виноградов посвятил специальное исследование тайному детскому языку, в котором пришел к выводу, что созданные детьми искусственные языки являются «не только средством общения между членами языковой группы», но и служат «целям сокрытия тайны»[38]. Сокрытия, как правило, от взрослых.

Как известно, осенью 1916 года первый издатель отклонил сказку Чуковского «Крокодил», мотивируя отказ тем, что это «книжка для уличных мальчишек»[39]. И подобная реакция представляется объяснимой – потому, что Чуковский изобразил героя сказки Ваню Васильчикова как вполне самостоятельного, совершенно не нуждающегося во взрослых ребенка. Г.Фортунатов объяснял интерес, с которым читали дети «Крокодила» Чуковского, тем, что «ребенок обычно ищет в сказке возможность хоть мнимо нарушить те правила и требования, которые связывают и стесняют их в жизни». «Нарушение правил и требований, установленных обществом, и грубое, бесцеремонное нарушение законов действительности…составляют основу детского юмора», - замечает Г.Фортунатов[40]. Мальчик Ваня Васильчиков сильнее и умнее взрослых – он избавляет Петроград от «крокодильева полчище» в то время, когда взрослые трусливо прячутся. Взрослые младенчески беспомощны и глупы, и именно это, с точки зрения обыденного взрослого сознания, является «нарушением законов действительности», но именно на этом допущении построен «комический детский эпос» Корнея Чуковского.

Выдающийся русский литературовед Юрий Тынянов писал о том, что «Крокодил» Чуковского безусловно открывает новую эпоху в детской литературе. В детских книжках XIX века, писал Ю.Тынянов, можно видеть «странных детей: в костюмах взрослых, с непропорционально большими головами, лилипуты, карлики жмутся к коленям матерей. Улыбки их томные, глаза опущены[…]…детский возраст, видимо, еще не был открыт в тогдашней детской литературе»[41]. «Крокодил» не только шел в разрез с этой описанной Юрием Тыняновым традицией изображать ребенка как маленького взрослого - лилипута, он вообще «открывал» детский возраст для литературы. В «Крокодиле» не было места образу ухоженного, послушного, домашнего ребенка – «маменькина сынка».

По справедливому замечанию С.Сивоконя, сказки Корнея Чуковского «созданы не только поэтом, но и психологом и педагогом»[42]. Для того, чтобы создать «детский комический эпос», мало быть талантливым поэтом, недостаточно для этого и быть педагогом, уметь ладить с детьми, нужно прежде всего обладать редчайшим умением понимать психологию ребенка, а, возможно, даже самому жить по законам детства (вспомнить тот тайный язык, который, взрослея, мы забываем). Не случайно советские педагоги упрекали Чуковского, что он буквально растворился в детском сознании. Доктор психологических наук профессор В.П.Зинченко отметил, что «детство есть самоценная жизнь, а не подготовка к ней» и «нередко избыточная забота о будущем ребенка коверкает его настоящее. Преждевременное взросление – не достижение, а беда…»[43] Взрослые навязывают ребенку свой мир как «идеал» при том, что сами они отнюдь не считают свою «взрослую» реальность идеальной, то есть позиция взрослого воспитателя оказывается изначально неискренней, лукавой. Взрослый человек в общении с ребенком, как правило, воспринимает себя самого как единственно возможный образец для подражания, а когда ребенок отказывается видеть в нем подобный безальтернативный авторитет, то такой ребенок начинает считаться «непослушным», «трудновоспитуемым» и т.д. Задумаемся, почему почти никто из взрослых не считает постыдным лгать ребенку, нормы морали словно бы ограничиваются общением среди взрослых людей, хотя любой безнравственный поступок (включая ложь) должен быть признан безнравственным независимо от того, по отношению к кому он совершен. О «правах ребенка» следует думать не только в юридическом, но и в морально-нравственном аспекте. Поэтическое творчество Корнея Чуковского оберегало «самоценность жизни» ребенка, не тянуло его насильно из детства во взрослость, искало компромисс с «тайным языком» детей, а не ломало этот язык. Чуковский понимал, что недопустимо оглуплять «взрослую» жизнь для ребенка. Корней Чуковский объяснял, что к созданию «Крокодила» его подвигло недовольство существующей детской литературой: «Из года в год я твердил в разных газетных и журнальных статьях, что детские книги у нас очень плохи, что ими мы развращаем и калечим детей. Статьи привлекли сочувственное внимание Горького, который…сказал:

- Вот вы все ругаете детских писателей, а попытались бы сами что-нибудь сочинить для детей.

- Не умею.

- Попробуйте»[44].

Чуковский попробовал сочинить «свое», и возник «Крокодил», который сделал Чуковского детским писателем.

Эстетика чудовищ. Петрополь или Крокодилополь?

- Счастливы животные – они не рисуют попасть в ад.

- Они и без того в аду…

В.Гюго. Человек, который смеется[45]

Течет тысячелетний Нил.

Вина девятый кубок выпит.

Ты проглоти страну Египет,

Левиафан иль крокодил.

Александр Люлин. Мария Египетская, поэма

Популярность крокодила – свидетельства постоянной потребности общества в «эстетике чудовищ»[46]. Мы несколько иначе посмотрим на проблему взаимоотношений крокодила и человека в поэме Чуковского, если вспомним, что крокодил (тожественный чудовищу левиафану) является одним из персонажей библейской мифологии. В начале времен Бог одержал победу над могущественнейшим левиафаном-крокодилом: «Ты сокрушил голову левиафана, отдал его в пищу людям пустыни» (Пс. 73; 14). В повести Ильи Салова «Грачевский крокодил» сын священника Асклипиод Психологов, якобы едва не проглоченный таинственным зверем, похожим на крокодила, уверяет, что крокодил был похож «на то чудовище, которое обыкновенно рисуется на картинах, изображающих Страшный Суд, и которое своею огненною пастью целями десятками пожирает грешников»[47]. [Об «огненной» пасти Крокодила впоследствии напишет Чуковский в сказке «Краденое солнце»: «И зубах его/ Не огонь горит- / Солнце красное…»[48] ] Левиафан, читаем в Словаре В.И.Даля, «огромное и хищное земноводное, вероятно крокодил, который во время оно мог быть гораздо больше и чудовищнее…» [курсив наш]. Левиафан, таким образом, в «начале времен» или во «время оно» был тем же знакомым нам крокодилом, только «чудовищнее». Левиафан – противник Господа Бога. Большевики-богоборцы, стремившиеся своей идеологией заменить Православие и установить культ новых святых – мучеников за рабочий класс, словно бы воскрешают этот ветхозаветный сюжет и, персонифицируясь в образе неустрашимого отрока Вани Васильчикова, «сокрушают голову лавиафана», который признает себя побежденным и изрыгает из чрева всех проглоченных им в Петрограде живых существ.

В финале поэмы «Крокодил» происходит примирение людей и животных, «и наступила тогда благодать»[49]. Случайно ли здесь употребляется это наполненное, в том числе, и религиозным содержанием, слово «благодать»?.. Все живые существа обретают свободу, нет больше клеток и цепей, но условием мирного освобождения животных является разоружение «крокодилова полчища», животные вынуждены расстаться с рогами: «у зверей нету теперь ни рогов, ни когтей»[50]. Несмотря на эти уступки, звери оказываются выигравшей стороной, поскольку цели, заставившие их идти войной на Петроград, успешно достигнуты. Не зря предпринимали марш-бросок «четвероногие солдаты». Произошел разгром биологического фашизма. Люди вынуждены были отказаться от порочной практики содержания зверей в зоосаде. В политическом отношении люди, надо признать, выглядят ущербно по сравнению с «народом» зверья, ведь люди ждали, что их спасет герой Ваня, в то время как животные, ни на кого не надеясь, сами решили бороться за свободу и счастье, пошли на Петроград войной. Звери и люди преодолели разделявшие их противоречия, символическим выражением чего является финальная сцена поэмы, в которой Ваня Васильчиков своего недавнего врага и оккупанта Крокодила целует «как родного». Да и сам автор поэмы непринужденно чаевничает в компании Крокодила Крокодиловича. Именно такое мирное сосуществование, любовь людей и зверья рисовались в представлении Даниила Андреева, который писал, что после прихода к власти Розы Мира «в наших городах, парках, рощах, лугах, не страшась человека, а ласкаясь к нему и с ним играя, работая с ним вместе над совершенствованием природной и культурной среды и над развитием собственного существа, будут обитать потомки современных зайцев и тапиров, леопардов и белок, медведей и воронов, жирафов и ящериц»[51]. Как возможно установить этот мир? Именно так, как это описано сначала Корнеем Чуковским, а затем и Даниилом Андреевым – посредством перевоспитания хищников. Андреев утверждал, что со временем возникнет новая отрасль знания – зоогогика, то есть педагогика животных[52]. Первому успеху этой зарождающийся дисциплины и была посвящена сказочная поэма «Крокодил». И если с педагогической точки зрения (воспитания человека) поэма может показаться «вредной», то с точки зрения зоогогики содержание «Крокодила» весьма рационально. Но, возможно, рассказанная Чуковским история могла иметь иные последствия. Так ли благотворно влияние людей на животных, смогут ли они заниматься «совершенствованием природной и культурной среды», как предсказывал Даниил Андреев?.. Насколько успешным будет зоогогический эксперимент?..Спустя более чем два десятилетия после выхода «Крокодила» итальянский писатель Дино Буццати опубликовал свою известную сказку «Невероятное нашествие медведей на Сицилию», где обратился к сюжету, во многом напоминающему сказку Чуковского. Буццати вслед за Чуковским выбрал фабулу завоевания людей армией животных[53]. В начале сказки люди похищают сына медвежьего царя Леонция, а затем человечье войско проигрывает сражение наступающим медведям. Завоевав Сицилию, медведи проходят парадом по главной площади столицы, и царь Леонций находит здесь своего похищенного медвежонка. В городе, как это уже было описано Чуковским в «Крокодиле», установлена звериная власть, и люди признают в лице медведя Леонция нового правителя. Медведи же постепенно очеловечиваются – они носят одежду, курят сигары и трубки, играют в карты, пьют и развратничают. Все то скверное, что есть в людях, теперь свойственно и медведям. Возможно, именно такая невеселая перспектива ожидала и тех зверей, которые завоевали Петроград.

Философ Николай Грякалов, размышляя о взаимоотношениях человека и зверя, приходит к выводу, что «звери протезируют в нас нечеловеческое, встречу с нечеловеческим миром. И этот мир ужасен, поскольку не имеет нашего лица»[54]. У Владислава Ходасевича есть стихотворение «Обезьяна», в котором описывается рукопожатие человека и обезьяны. Животное протягивает человеку свою «черную, мозолистую руку» и человек неожиданно для себя понимает, что ни одна рука «моей руки так братски не коснулась» и ничей взгляд не заглянул в глаза его «так мудро и глубоко»[55]. В общении с животными человек обретает то, чего недостает ему в людском общении. Меж ними происходит действительно «братское» рукопожатие. Однако неизвестно, в момент рукопожатия обнаруживаем ли мы в животном человеческое или же в себе мы находим звериное, но в любом случае в эту минуту оба мы – человек и зверь – чувствуем неполноту собственной сущности, мы понимаем, как друг другу нужны.

Показательно, что в поэме «Крокодил» именно Петроград оказывается осажденным «крокодиловым полчищем», хотя зоосады есть и в других городах, и несчастный племянник Крокодила Крокодиловича мог умереть и в какой-нибудь другой части света, даже и не в России. Но все-таки именно этот город, к моменту публикации «Крокодила», ставший уже колыбелью трех революций, оказывается местом действия еще одной, четвертой революции, в ходе которой сделан еще один шаг к уничтожению угнетения и торжеству свободы. Вспомним здесь, что Петербург-Петроград – столица, в которой в 1917-м большевики захватили власть, ни разу за свою историю не была никем захвачена, не подвергалась оккупации. Получается, это инфернальное «крокодилово полчище» является первой и последней вражеской армией, ступившей на улицы «северной столицы» России, но и даже это чужеземное войско «четвероногих солдат» в результате перестает быть вражеским, в финале поэмы происходит идиллическое примирение бывших врагов. Звери и люди мирно, согреваясь взаимной любовью, начинают жить в Петрограде.

Итоги крокодиловой войны можно оценивать, принимая во внимание то, как улучшилась жизнь Крокодила в зоопарке к концу ХХ столетия, а судить об этом можем мы из повести Эдуарда Успенского и Инны Агрон «Бизнес крокодила Гена». Работавший в зоопарке в должности Крокодила Гена разбогател за счет того, что посетители бросали на дно его бассейна монетки. В итоге Гена скопил пять тысяч долларов, которые он решил вложить в бизнес[56]. Крокодил в зоопарке – уже не пленник, а просто наемный работник, который к тому же неплохо зарабатывает. В условиях, которые некогда описывались Корнеем Чуковским, Крокодил в зоопарке и подумать не мог о том, чтобы открыть собственный бизнес, он умирал в нищете и забвении. Однако существуют и примеры противоположного характера. 14 марта 2005 года информационное агентство Росбалт сообщало, что в харьковской колонии строгого режима живет трехлетний крокодил по имени Вася, который известен своим неуживчивым характером и лишь одному заключенному, Игорю Власенко, он позволяет войти к себе за ограду, прибраться и дать еду.[57] К сожалению, информагентство сообщило крайне скудные данные о заключенном Игоре Власенко, сказав лишь, что он – «сельский парень» и за решетку попадает уже не первый раз. А было бы небезынтересно узнать, по какой статье отбывает в харьковской колонии наказание этот молодой человек, нашедший, подобно Ване Васильчикову, общий язык с нильским крокодилом. Не исключено, что характер совершенного им преступления роднит его с этим жестоким хищником. Но если Игорь Власенко осужден судом и отбывает наказание, то крокодил Вася содержится в колонии строгого режима безо всякого на то основания (по крайней мере, никакой информации о покалеченных или проглоченных этим крокодилом людях нет). Крокодил Вася пребывает в том же тяжелом положении, что и племянник Крокодила Крокодиловича из поэмы Чуковского – он порабощен людьми. И, в отличие от крокодила Гены, крокодил Вася не зарабатывает денег. Есть все основания полагать, что заключение крокодила окажется пожизненным, если только Игорь Власенко, освободившись из колонии, не сумеет забрать на волю своего товарища по несчастью.

Петроград в поэме Чуковского перестает быть человеческим городом, он теперь – большой, самоуправляемый зверинец, не лишенный своеобразной и притягательной «эстетики чудовищ». Скорее всего, вид городских улиц, наполненных зверьем, привел бы в истинный восторг юного героя Аркадия Аверченко из рассказа «Смерть африканского охотника»: здесь все по-настоящему. В городе установлена нечеловеческая власть. По сути, это уже не Петроград, а совершенно другой город, который может быть назван тем же именем, что и известный египетский город в Файюмском оазисе Крокодилополь-Арсиноя, где находился центр почитания бога воды и разлива Нила Себека, священным животным которого считался крокодил. В этой местности человек не имел права убивать крокодила даже при непосредственной угрозе жизни[58]. Бог Себек, дарующий плодородие и изобилие, изображался в виде крокодила или человека с головой крокодила. В городе Крокодилополе существовал культовой центр, для которого жрецы искали крокодила, способного быть олицетворением души нильского бога Себека, этот крокодил жил при храме в особом вольере, окружался почитанием и заботой, тело крокодила украшалось кольцами и амулетами. После смерти крокодила бальзамировали и погребали в священной усыпальнице. Благополучная, сытая и изобильная жизнь героя Эдуарда Успенского крокодила Гены в зоопарке во многом подобна жизни крокодила как священного животного Крокодилополя. Кстати, иллюстраторы книг Эдуарда Успенского изображают Гену в том же стиле, в котором изображался бог Себек – человек с крокодильей головой.

Итак, из поэмы Чуковского нам известно, что захватившее Петроград «крокодилово полчище» прибыло с берегов Нила, из Египта. Здесь стоит отметить, что Петербург насыщен разного рода египетской символикой. Наиболее известные из египетских символов - это сфинксы Аменхотепа III, покоящиеся на гранитных постаментах на набережной Невы. Вспомним также, что в резиденцию русских государей Царское Село (ныне город Пушкин) со стороны Санкт-Петербурга дорога пролегает через Египетские ворота, украшенные изображениями Осириса. Город, породненный с Египтом множеством духовных связей, чей облик невозможно представить без египетской символики, вполне мог бы претендовать на роль нового Крокодилополя, на берега которого высаживается египетский звериный десант.

Во чреве левиафана. «Ничего не произошло…»

…какое основное свойство крокодилово? Ответ

ясен: глотать людей.

Федор Достоевский. Крокодил

Если человека съест крокодил, африканцы

говорят: «Хаизуру схаури йя мунгу»-

«Ничего не произошло, на то была воля божья»

Йозеф Вагнер. Сафари под Килиманджаро

Геродот рассказывал, что в Египте вблизи культового центра бога Себека было установлено особое отношение к тем людям, которые становились жертвами крокодила. «Если какого-нибудь египтянина или…чужеземца, - писал Геродот, - утащит крокодил…то жители того города, где труп прибило к берегу, непременно обязаны набальзамировать его, обрядить как можно богаче и предать погребению в священной гробнице. Тела его не дозволено касаться ни родным, ни друзьям. Жрецы бога Нила сами своими руками погребают покойника как некое высшее, чем человек, существо»[59]. Тело человека, который был убит священным животным, само становилось сакральным объектом. Конголезский писатель Жакоб Оканза свидетельствовал о существовании в Африке посвященного этому сакральному хищнику «жестокого тайного общества», членов которого называли «нгандо». «Эти колдуны внешне ничем не отличаются от людей. Их могущество заключается в том, что они могут легко подкрасться к своей жертве и утащить ее под воду[…]. В народе считается, что… люди-крокодилы…не только сами могли становиться невидимыми, но и делать невидимой свою несчастную жертву»[60].

Крокодил, как мы видим из литературных текстов, постоянно нацелен на убийство человека, в чем признается хищник из стихотворения Саши Черного:

Эй ты, мальчик, толстопуз, -

Ближе стань немножко…

Дай кусочек откусить

От румяной ножки![61]

В образе крокодила как литературного героя соединились и революционная, и реакционная репутация. И если в поэме Корнея Чуковского поведение Крокодила можно было трактовать и как революционное, и как контрреволюционное, то образ крокодила в рассказе Ф.М.Достоевского мог быть оценен как исключительно котрреволюционный и антипрогрессистский. Корнею Чуковскому была прекрасно известна репутация «Крокодила» Достоевского как сатиры на Николая Гавриловича Чернышевского. Свидетельство тому – один примечательный эпизод из воспоминаний Чуковского об Илье Ефимовиче Репине, который, как известно, был человеком давних демократических убеждений. «Однажды, - вспоминал К.Чуковский, - он вошел ко мне в комнату, когда я кому-то читал знаменитый пасквиль Достоевского «Крокодил, или пассаж в Пассаже», где, как полагали когда-то, высмеян сосланный в Сибирь Чернышевский. Вошел и тихо присел на диванчик. И вдруг через пять минут диванчик с Репиным сделал широкий зигзаг и круто повернулся к стене. Очутившись ко мне спиною, Репин крепко зажал оба уха руками и забормотал что-то очень сердитое, покуда я не догадался перестать»[62]. Из этого эпизода видно, что, даже несмотря на попытки Достоевского объяснить отсутствие каких-либо связей между «Крокодилом» и Чернышевским, в демократических кругах к этому рассказу продолжали относиться как к «пасквилю», сатире на автора романа «Что делать?» И создавая свою поэму «Крокодил», Корней Чуковский не мог не вспомнить об этой «недемократической» репутации, которая в глазах «прогрессивных» людей справедливо укрепилась за одноименным рассказом Достоевского. Так и новая попытка осмысления «крокодильего» вопроса вызвала упреки в политической неблагонадежности.

Образованный человек Иван Матвеич, будучи проглоченным в Пассаже крокодилом, прекрасно себя чувствует в его утробе. Он был проглочен «без всякого повреждения», но находит, что все происходящее «даже и не остроумно»[63]. Сослуживец пострадавшего Тимофей Семеныч, человек «старомодный»[64], узнав об истории с крокодилом, заключает: «Все «прогресс» да разные идеи-с, а вот куда прогресс-то приводит!» и вообще «люди излишне образованные лезут во всякое место-с и преимущественно туда, где их вовсе не спрашивают»[65]. Сам же Иван Матвеич решает извлечь как можно больше пользы из случившегося с ним: «Стану поучать праздную толпу. Наученный опытом, представлю из себя пример величия и смирения перед судьбою! Буду, так сказать, кафедрой, с которой начну поучать человечество. Даже одни естественнонаучные сведения, которые могу сообщить об обитаемом мною чудовище, - драгоценны»[66]. Иван Матвеич, таким образом, прекрасно понимает, что быть проглоченным крокодилом – не столько трагедия, сколько благо и удача, он сознает свою сакрализацию, которую обеспечил ему проглотивший его крокодил. Опыт жизни внутри крокодила бесценен в глазах общественности. «Из крокодила выйдет теперь правда и свет», - убежден Иван Матвеич, чувствующий себя уже «новым Фурье»[67]. «Каждое слово мое, - уверяет Иван Матвеич из чрева крокодила, - будет выслушиваться, каждое изречение обдумываться, передаваться, печататься»[68].

Удивительное сходство в оценке двух этих произведений современниками состояло в том, что если «Крокодил» Достоевского был объявлен сатирой на Чернышевского, то «Крокодил» Чуковского, по замечанию Крупской, пародировал соратника Чернышевского, выдающегося представителя революционного демократизма – Николая Некрасова. Именно как пародию на Некрасова рассматривала Н.К.Крупская монолог Крокодила, в котором тот живописует, как люди угнетают несчастное зверье в зоологическом саду. Оба произведения бросали тень на официально канонизированные в СССР образы революционных демократов. Но Крупская ошибалась. Она верно почувствовала пародийную сущность монолога Крокодила Крокодиловича, но не смогла понять, какого поэта пародирует Чуковский. На самом же деле в «Крокодиле» имела место совершенно очевидная для знатоков поэзии пародия на поэму М.Ю.Лермонтова «Мцыри». Схожесть видна, что называется, невооруженным глазом.

У Чуковского так описывается рассказ Крокодила о впечатлениях от поездки в Петроград:

И встал печальный Крокодил

И медленно заговорил:

- Узнайте, милые друзья,

Потрясена душа моя,

Я столько горя видел там,

Что даже ты, Гиппопотам,

И то завыл бы, как щенок,

Когда б его увидеть мог.

Там наши братья, как в аду,

В зоологическом саду[69].

А теперь цитата из поэмы М.Ю.Лермонтова «Мцыри»:

…И, гордо выслушав, больной

Привстал, собрав остаток сил,

И долго так он говорил:

«Ты слушать исповедь мою

Сюда пришел, благодарю.

Все лучше перед кем-нибудь

Словами облегчить мне грудь;

Но людям я не делал зла,

И потому мои дела

Немного пользы вам узнать, -

А душу можно ль рассказать?

Я мало жил, и жил в плену[70].

Со времен Томаса Гоббса, опубликовавшего в 1668 г. философский трактат «Левиафан», крокодил-левиафан остается самой известной метафорой государства. По Гоббсу, государство возникает как результат договора людей, которые осознали, что «естественные законы (как справедливость, бескорыстие, скромность, милосердие…) сами по себе, без страха перед какой-нибудь силой, заставляющей их соблюдать, противоречат естественным страстям, влекущим нас к пристрастию, гордости, мести и т.д. А согласие без меча лишь слова…»[71] Государство возникло, чтобы сдерживать зверя в человеке, то есть сильный зверь (левиафан) сдерживает слабого зверя. Поэтому левиафан только тогда бывает человеку полезен, когда власть его абсолютна, когда он не позволяет в человеке восторжествовать зверю. В России первое издание «Левиафана» появилось в 1864 г. (на год раньше публикации «Крокодила» Ф.М.Достоевского), но издание было конфисковано цензурой.

Николай Чернышевский был одним из тех людей, которые бросили вызов государственному «левиафану». Узнав о том, что его рассказ воспринят читающей публикой как выпад против Чернышевского, Достоевский заявил, что подобная трактовка – «самая пошлейшая сплетня» и он вообще удивлен тем, как можно «в этой безделице, повести для смеху, прочитать между строк такую «гражданскую» аллегорию»[72]. Тем не менее, странно было бы в «безделице» Достоевского не увидеть каких бы то ни было аллегорий и, даже если не проводить параллели между героем «Крокодила» и Чернышевским, то обилие «гражданских» аллегорий в «Крокодиле» совершенно очевидно. Взять хотя бы образ почтенного Тимофея Семеновича с его размышлениями о том, что вера в прогресс приводит к таким неприятностям, как проглатывание крокодилом, или некий напоминающий студента субъект в фуражке, который разоблачает «ретроградные желания»[73] супруги проглоченного Ивана Матвеича. В «Крокодиле» было немало современных узнаваемых образов, и Иван Матвеич (Чернышевский) являлся одним из них. Так что данный аргумент автора не выдерживает критики, вообще в «Дневнике писателя» Достоевский пытается всячески принизить собственное произведение, которое он уничижительно и совершенно незаслуженно называет «безделицей». Но можно ли вообразить, чтобы Достоевский писал что-либо единственно лишь «для смеху», можно ли всерьез допустить, что писатель создал произведение, в основу которого было положено стремление подражать Гоголю, автору «Носа»? А между тем именно как о подражании говорил о своем «Крокодиле» Достоевский: «…мне вздумалось написать одну фантастическую сказку, вроде подражания повести Гоголя «Нос»»[74]. Далее Достоевский расшифровывает «гражданскую» аллегорию «Крокодила», вернее, расшифровывает ту «пошлейшую сплетню», которая с «Крокодилом» связывается: «В чем же аллегория? Ну конечно – крокодил изображает собой Сибирь; самонадеянный и легкомысленный чиновник Чернышевского. Он попал в крокодила и все еще питает надежду поучать весь мир»[75]. Эти попытки Достоевского отвести от себя подозрения в создании карикатуры на Чернышевского вовсе не решают проблемы. В данном случае гораздо более важно, как современники восприняли образ съеденного крокодилом человека, чем то значение, которое придавал своему произведению сам автор. Идейный антагонизм Достоевского и Чернышевского очевиден, неприятие Достоевским мировоззрения и творчества Чернышевского определено принципиальным противоречием, существующим между национально-консервативной философией Достоевского и революционным демократизмом Чернышевского. Не станем сбрасывать со счетов и то, что если по степени воздействия на общественную жизнь России влияния Достоевского и Чернышевского могут быть как-то сравнены друг с другом, то при оценке литературных достоинств просто нет оснований говорить о Чернышевском как о большом писателе. В художественном отношении роман «Что делать?» беспомощен, написал скверно, что признавало большинство современников. В частности, Н.С.Лесков писал, что «роман г. Чернышевского со стороны искусства ниже всякой критики; он просто смешон»[76].

В качестве еще одного аргумента против схожести судьбы героя «Крокодила» с Чернышевским Достоевский приводит то обстоятельство, что «Чернышевский никогда не обижал меня своими убеждениями»[77]. Достоевский доказывал, что он вовсе не хотел оскорбить Чернышевского. Но речь-то ведь и не шла об оскорблении. Все, что Достоевский пишет о Чернышевском и «Крокодиле» в «Дневнике писателя», производит впечатление неискренности.

Период правления Романовых – это немецкий период в истории России. Начиная с Петровской эпохи, дочерей императоров стали выдавать замуж за владетельных немецких герцогов, в жилах государей российских текла в основном немецкая кровь, хотя, безусловно, русский государь – это уже национальность. Символическим поэтому выглядит то обстоятельство, что хозяином крокодила-левиафана, который в Петербурге проглотил Ивана Матвеевича, является немец – единоплеменник российских государей, стоящих во главе российского имперского «левиафана».

Начавший выходить в 1922 г. известный советский журнал «Крокодил» был не первым сатирическим журналом, носящим это имя. В 1911-12 гг. в Одессе издавался сатирический журнал «Крокодил», который создавали фельетонист «Одесских новостей» Б.Флит и художник-карикатурист Ф.Сегаль. Среди бытового юмора на страницах «Крокодила» появлялась политическая сатира, журнал «Крокодил» боролся с чиновничьими взятками, с антисемитизмом и т.д. Это было издание демократической направленности. Выпустив 63 номера, редакция «Крокодила» в 1912 году прекратила свое существование, а соавторы Б.Флит и Ф.Сегаль после февральской революции совместно трудились в «журнале революционной сатиры» «Бомба», причем Ф.Сегаль, в память о закрывшемся журнале, взял себе псевдоним «Ф.Крокодилов»[78].

В первом номере советского «Крокодила» создавался образ «Красного Крокодила» как революционера-борца:

…В пору нэповского половодья,

Когда НЭП, накопляя жирный ил,

Стал походить на мутный Нил

И когда можно видеть поминутно,

Как там, где наиболее мутно,

Орудует крокодилье племя,

Решили мы, что пришло время

Для очистки нэповского Нила

Выпустить КРАСНОГО КРОКОДИЛА.

КРАСНОМУ КРОКОДИЛУ честь и хвала!

Ему предстоят большие дела:

Добраться до самой гнилости

И ворошить гниль безо всякой милости,

Чтоб нэповская муть не цвела[79]…

Красный Крокодил, таким образом, должен был решать, прежде всего, политические задачи – бороться с буржуазными извращениями НЭПа, охотиться на идеологических противников в водах «нэповского Нила». Одним из первых, на кого стал охотиться этот красный левиафан, стал Л.Б.Каменев. Во втором номере журнала на председателя Моссовета была помещена злобная карикатура. Человек в пенсне и с бородкой держит в руке красный кирпич, а у его ног валяется еще пять кирпичей. Он словно бы пытается сложить кладку из кирпичей прямо в воздухе, но они падают на землю. Красный крокодил стоит за спиной человека на задних лапах, положив передние ему на плечи. Примечательно, что художник придал крокодилу такое чисто человеческое свойство как прямохождение. Подпись гласила:

«Каменев: Странно, почему у меня не держится ни один кирпич.

Крокодил: Лев Борисович, мне думается, что обычно под кирпичи подводят фундамент»[80].

Каждая страница первых номеров «Крокодила» сопровождалась изображением крокодила с оскаленной пастью. Редакция журнала призывала читателей содействовать Красному Крокодилу в его охоте за всякого рода «нэповской мутью»:

На крокодила надейтесь, а сами не плошайте.

Краснокрокодильцам на помощь поспешайте[81]…

Ниже этого сочинения был помещен рисунок, на котором крокодил догоняет и проглатывает «буржуя» в цилиндре и фраке. И в поэме Чуковского, и в рассказе Достоевского происходит проглатывание людей крокодилом. И в журнале «Крокодил» также начал обыгрываться мотив проглатывания человека крокодилом. Мы уже видели выше, что смерть, причиняемая крокодилом, имеет особенную мистику, потому что причиной смерти выступает сакральное животное. При нападении крокодила человек не имеет права убить крокодила, но зато имеет право погибнуть и тем самым оказаться в священном пространстве, после смерти быть погребенным как «некое высшее, чем человек, существо». Здесь мы также встречаемся и с другим мотивом, который, в частности, нашел отражение в «Грачевском крокодиле» Ильи Салова – крокодил проглатывает не всех подряд, а только грешников, и именно поэтому Асклипиод Психологов воспринимает крокодила как чудовище, присутствующее в картине Страшного Суда. Крокодил в одноименном советском журнале изображается блюстителем порядков, гарантом верности революционным идеалам, разоблачителем контрреволюционеров, взяточников, жуликов, борцом с религией, строителем нового быта. «Красный крокодил» - это символ советской законности, образ государственного значения. Как мы помним, источником «правды и света» считал крокодила Иван Матвеич, герой Ф.М.Достоевского. Крокодил жесток, как всякий хищник, но цели его – самые чистые, потому что проглатывает он людей не из-за эгоистического своего голода, а по соображениям борьбы с врагами рабочего класса. При этом проглатывании отнюдь не происходит освящение жертвы, более того, Красный Крокодил причиняет позорную смерть, он бесчестит и казнит. Крокодил подобен палачу.

В повести-сказке Эдуарда Успенского Крокодила Гену призывают в армию, в десантные войска. «Гена служил в армии легко. Он умел прыгать с парашютом, овладел приемами самообороны, научился строить дачи. Он прекрасно стрелял и плавал. Мог водить танк и вертолет»[82]. Гена ведет себя в армии как благородный герой, он «прекратил в части дедовщину, потому что взял двоих хулиганствующих дедов и запихнул их в водопроводный люк»[83]. Из армии Крокодил возвращается «в новеньком камуфляжном костюме и офицерских сапогах»[84]. После дембеля Гена не захотел возвращаться в свой зоопарк, где занимал должность крокодила, он решает связать свою судьбу с охраной правопорядка. Поступив на службу в милицию, Крокодил продолжает борьбу за законность, он раскрывает преступление и задерживает банду. Мотив проглатывания крокодилом человека, присутствующий в произведениях Достоевского и Чуковского, постоянно обыгрывавшийся в публикациях советского журнала «Крокодил», в сказках Эдуарда Успенского отсутствует (хотя крокодил продолжает борьбу с грешниками), и вообще то обстоятельство, что крокодил носит человеческое имя Геннадий (Гена) указывает на человекоподобие этого сказочного персонажа, который не просто сидит в бассейне зоопарка, а работает там крокодилом. Поэтому очеловеченный крокодил Геннадий не может проглатывать людей - как себе подобных. При этом, однако, обитатель харьковской колонии крокодил, также носящий человеческое имя Вася, к людям отнюдь не дружелюбен, то есть данное крокодилу человеческое имя отнюдь не означает взаимопонимания людей и крокодилов. Иллюстраторы книг Эдуарда Успенского неизменно изображают крокодила прямоходящим, курящим трубку и одетым в человеческую одежду. Имея человеческое тело (правда, с хвостом), подобен он Себеку. Крокодил является полноправным гражданином, поэтому он подлежит призыву на срочную службу в вооруженные силы Российской Федерации. С царящим в обществе неблагополучием крокодил Гена борется исключительно человеческими, а не звериными методами, например, оказывая содействие милиции.

Победа над Солнцем

Я в этот мир пришел, чтоб видеть Солнце…

Константин Бальмонт

«Крокодил в небесах» - так было озаглавлено стихотворение анонимного автора. В этом стихотворении Крокодил решает взглянуть на положение дел, поднявшись на аэроплане в воздух, чтобы с высоты птичьего полета получше рассмотреть, какие непорядки имеют место в социалистическом отечестве. Иллюстрация к стихотворению изображала Крокодила, гибкое тело которого обвивает поднявшийся под облака аэроплан.

Я ж поеду в небеса

В роде критика.

Я по всей Ресефесере

Полетаю, пролечу, -

И в небесной атмосфере

То и это прохвачу…[85]

Вообще образ летающего Крокодила впервые создал Корней Чуковский. Изгнанный Ваней Васильчиковым из Петрограда, Крокодил летит в Африку на аэроплане, причем спрыгивает налету с аэроплана, когда тот находится над Нилом:

Прыгнул в Нил

Крокодил

Прямо в ил

Угодил…[86]

И в сказке Э.Успенского «Крокодил Гена – лейтенант милиции» Крокодил, призванный на службу в десантные войска, учится прыгать с парашютом.

Очевидно, именно оттого, что крокодил – животное, одинаково хорошо себя чувствующее как в водной, так и в небесной стихиях, для крокодила не представляло особого труда проглотить Солнце. В «Краденом солнце» Корнея Чуковского описана вселенская катастрофа, когда мир погрузился во тьму. Виновником этого катаклизма стал крокодил, который проглотил Солнце.

Крокодил лежит,

И в зубах его

Не огонь горит –

Солнце красное,

Солнце краденое…[87]

Животный мир охвачен паникой: «Горе! Горе! Крокодил солнце в небе проглотил»[88]. Примечательно, что из сказки мы ничего не узнаем о реакции людей на природный катаклизм, человека словно бы вообще нет в мире. А тем не менее, отчаяние людей должно быть ничуть не меньше, ведь Солнце-то одно для всех обитателей планеты. Животным с самого начала известно, кто виновник утраты Солнца, имя крокодила произносят «кузнечики-газетчики», на борьбу с ним призывают бараны. Но не находится смельчаков, потому что крокодил «грозен и зубаст»[89]. Только медведь решается вступить в единоборство с крокодилом, меж медведем и крокодилом происходит поединок, и побежденный крокодил вынужден отдать Солнце. Почему однако крокодил проглотил Солнце? В сказке не сказано, что заставило крокодила покушаться на светило. Думается, объяснение этому действию крокодила следует искать в египетской мифологии и, в частности, в ее солярной символике. Бог воды и разлива Нила Себек, сакральным животным которого являлся крокодил, в некоторых египетских текстах выступает как бог, враждебный Ра – богу солнца. Вражда крокодила и Солнца, таким образом, имеет древнейшее мифологическое происхождение, Чуковский описал миг торжества крокодила (Себека) над богом Ра. Но победа над Солнцем была кратковременна.

«Победа над солнцем» - так назывался спектакль Театра Футуристов, состоявшийся в декабре 1913 года в Петербурге. Силачи Будетляне в этом футуристическом действе побеждали Солнце как символ старой культуры. Выше мы говорили о том, что Крокодил стал одним из революционных символов, поэтому в самом акте проглатывания Солнца можно увидеть тот же смысл, который вкладывали в победу над солнцем авторы футуристического спектакля, а именно – символ победы над старым миром. Между тем, медведь, который победил крокодила и отнял у него краденое Солнце – это один из наиболее известных образов славянской мифологии, это русский национальный символ. По одному из русских поверий, медведями стали дети Адама и Евы, которые спрятались в русские леса от гнева Господа Бога[90]. Медведь, в образе которого слились воедино языческие и христианские традиции народной культуры, олицетворяет силу национального духа и именно он одерживает победу над чуждым русской культуре, заморским зверем левиафаном, символизирующим революционные порядки. Русский национальный дух по-медвежьи сопротивляется революции, отбирает у революции то, что ею незаконно присвоено. Медведь и крокодил сходятся друг с другом, как консервативная и революционная традиции России, или, возможно, как Федор Достоевский сходится с Николаем Чернышевским.

О крокодиле вполне можно говорить как о вечном образе, который, изначально являясь мифологическим героем, в XIX-XX веках прочно утвердился в русской литературе – от Федора Достоевского до Эдуарда Успенского. Крокодилий эпос создавался в русской культуре такими непохожими писателями как Ф.Достоевский, И.Салов, К.Чуковский, Э.Успенский, причастным к нему неожиданно для себя стал Н.Г.Чернышевский, а среди исследователей крокодильего эпоса оказались Н.К.Крупская и Ю.Тынянов… Образ крокодила наполнился политическим и духовно-нравственным содержанием, он становился символическим выражением тех или иных политических воззрений (консервативных или революционных), а благодаря Томасу Гоббсу крокодил (левиафан) по сей день символизирует государство как таковое. Говоря о государстве, мы, таким образом, говорим о крокодиле. В переломные пореформенные 1860-е годы появляется рассказ Ф.М.Достоевского «Крокодил», а в еще более тяжкие 1920-е читающая публика начинает горячо спорить о «Крокодиле» Корнея Чуковского. И рождается образ «красного крокодила» как олицетворение революционной законности. Крокодил – карающая воля революции, ее беспощадные, кромсающие челюсти, орудующие в замутненных водах Нила-НЭПа. Один этот хищник способен заменить весь исправительно-карающий аппарат государства. Уже в совершенно иных политических условиях, во вновь пореформенной России конца XX века крокодил в изображении Эдуарда Успенского опять-таки олицетворяет законность и правопорядок, крокодил служит в десантных войсках и работает затем в милиции. Древние мифы об этом сакральном животном дополняются новыми преданиями. Эпос не перестает быть современным. И ныне, видя по телевизору или в зоопарке обычного крокодила, мы не всегда можем поверить в то, что именно это животное во «время оно» было могущественным и священным левиафаном.

Поделиться: